Fourth Way Perspectives

Четвёртый путь:
новая интерпретация или искажение?

Главной идеей и практической целью древнего учения о Четвёртом пути является принцип помнить себя. Тем не менее в своих опубликованных трудах Гюрджиев редко обращается непосредственно к этому принципу: например, в Первой серии, он упоминает о нём только два раза. В книге В поисках чудесного Успенский даёт лишь самое общее объяснение. Однако Роберт Эрл Бертон, основатель и духовный руководитель организации “Сообщество друзей”, (1) посвящает целую книгу этому предмету. Исходя из решительного названия – Помнить себя – читатель вправе ожидать от книги Бертона размером в 216 страниц детального и убедительного исследования этого особого состояния – вспоминания себя. Но как ни странно, именно этого в книге и нет.

Бертон описывает человека в состоянии вспоминания себя как “спящую сущность, которая напоминает себе, что она бодрствует”. (2) Хотя формулировка звучит хорошо, пользы от неё не более, чем от нуля, потому что Бертон не объясняет, что он имеет в виду под такими ключевыми понятиями как “сущность” и “бодрствование”. (3) В дальнейшем он скажет: “Не так просто рассуждать о процессе вспоминания себя, потому что в своём наивысшем проявлении это процесс бессловесный”. (4) Разумеется, в своих высших проявлениях все духовные процессы бессловесны. Однако поскольку о более низших формах можно и говорить и писать, непонятно, почему Бертон не пытается что-либо объяснить своим читателям.

Иногда Бертон делает конкретные заявления, и это помогает понять ход его мысли, но, видимо, не так, как он представляет это себе сам. “В общем случае вспоминание себя должно происходить в интеллектуальной части эмоционального центра, – говорит он, – потому что вспоминание себя – это эмоциональное ощущение”. (5) Логически это справедливо, но верно ли это? Успенский говорит, что эмоции должны быть вовлечены, чтобы достичь наиболее высоких уровней вспоминания себя, но вспоминание себя не обязательно зарождается в эмоциональном центре. Особенно у начинающих оно сначала зарождается в интеллектуальной части интеллектуального центра.

Целая глава посвящена раздельному вниманию. Бертон говорит: “Раздельное внимание и есть вспоминание себя: это синонимы. Состояние раздельного внимания объемлет широкий спектр эмоций”. (6) Бесспорно, что разделение внимания важно, но это лишь первое из многих усилий, которых требует процесс вспоминания себя. Так что формулировка Бертона весьма ограничена. Она сродни инструкции, что для вождения автомобиля, следует ввести ключ в зажигание.

Что касается разделения внимания как такового, даётся лишь самая расплывчатая, самая общая инструкция, а объяснение тавтологично. ”Когда вы ощущаете свою сущность, (7) – советует Бертон, – старайтесь разделить своё внимание. Попытайтесь смотреть на цветы и в то же время сознавайте, что вы смотрите на них. Разделение внимания позволяет ощутить свою сущность.” Здесь возникает целый ряд вопросов: должны ли мы ощущать свою сущность, чтобы разделять внимание? Или разделение внимания позволяет нам ощущать свою сущность? Как человек приходит к ощущению своей сущности? Как он знает или заключает, что это сущность? Гюрджиев сказал совершенно недвусмысленно, что работа начинается с личности. (8) Мы не можем начинать работу с сущности, пока не проделана работа над личностью.

Бертон приводит только один пример разделения внимания: “Вспоминание себя означает, что человек осознаёт и себя, и то, что он видит. Если человек видит предмет, не сознавая себя. . .” (9) Является ли тот, которого подразумевает Бертон как сознающего себя, своим подлинным, постоянным “я”? Интересно, что человек сильного ума и воли способен поддерживать относительную ясность ума, и, замкнув себя на своём собственном уме, такой человек может предположить, что это и есть его подлинное “я”. Однако Гюрджиев говорит, что на самом деле центр тяжести такого человека находится в его голове.

У учеников есть тенденция отождествлять акт наблюдения или сознания с самим наблюдателем или с неким объектом, сохраняя таким образом прежнее представление о себе самих, свой “имидж”, который в данном случае является ни чем иным как неким “духовным я”. Именно за это отождествление наблюдения и наблюдателя критиковал Оража Гюрджиев. Любопытно, не то же самое ли происходит и с Бертоном? Не имея учителя, который мог бы указать на эту фундаментальную ошибку, Бертон, не отдавая себе в том отчёта, пришёл (и следовательно привёл к тому же своих учеников) к духовному застою. При этом возникает вопрос, почему Бертон, за исключением нескольких ссылок, не говорит о многочисленных “я” человека? А ведь это главная психологическая проблема, поставленная учением.

Бертон обнаруживает большой интерес к контролю. “Хотя мы не медитируем в нашей школе, – говорит он, – мы стараемся контролировать свой ум не только в особых, но в любых обстоятельствах, в любой момент бодрствования... В состоянии медитации человек старается контролировать свой ум”. (10) (курсив автора рецензии) То, чему обучает Бертон, может быть разновидностью контроля мышления, как в ЕСТ, саентологии, или по методу Сильвы. Что же касается учения, необходимо учесть следующие три момента. Первое: Гюрджиев давал своим ученикам разнообразные медитативные упражнения. Второе: то, что Бертон понимает медитацию как средство контроля мышления, является не только странным по своей примитивности, но показывает при этом, как плохо он понимает роль медитации в Работе. Третье: способность контролировать ум в “любых обстоятельствах, в любой момент бодрствования” является недостижимым идеалом. Вспоминание себя требует энергии исключительного качества. Кто в состоянии генерировать достаточно энергии, чтобы непрерывно помнить себя в течение шестнадцати минут, не говоря уж о шестнадцати часах бодрствования? Гюрджиев признавал, что он сам не способен на это. (11)) Человек должен практиковаться короткие промежутки времени. По мере того, как вспоминание себя становится более органичным, длительность и глубина вспоминания себя меняется. Интересно, что Бертон ничего не говорит о том, что в действительности мы сами не помним себя, а что помнят нас. А раз так, то нам некого и вспоминать. Умение помнить себя – это благодать, дар. Когда внимание человека не достаточно тонко, чтобы ощутить это, работа неизбежно приводит к я-эго, к “духовному я”. Как однажды сказала Мадам де Зальцманн: “Hе мы делаем это. Но без нас этого никто не сделает”.

О бытии Бертон говорит следующее: “Наивысшее качество человеческого бытия проявляется тогда, когда сущность помнит, что она существует.” (12) Опять-таки: какая из сущностей? Если он имеет в виду вспоминание себя, исходящее из организма, то это только вторая плоскость вспоминания себя, несомненно, не его высший уровень. Гюрджиев постоянно говорил о том, что мы пребываем в состоянии сна, о нашей механистичности, о нашей реальной недостаточной бытийности. Как ни странно, Бертон редко упоминает о нашем состоянии сна и о том, как часто опровергает Гюрджиев такие наши представления о самих себе как индивидуальность, воля и способность к действию. Гюрджиев часто разъяснял, почему такой отрицательный подход необходим. Этот подход не приятен в обращении, но кардинален для учения о Четвёртом пути. Вместо этого Бертон предлагает подход “приятных ощущений”, который, интересно заметить, он подкрепляет тем, что говорит своим ученикам, как он их любит. (13) Это прямо противоположно учению Гюрджиева. Как ни странно, несмотря на все заверения в любви, стиль его работ производит обратное впечатление. Он сдержан, ровен и лишён не только оригинальности, но и доброты и тепла.

Рассуждения его настолько элементарны, что возникает вопрос – как это ни странно – о подлинном характере и глубине опыта Бертона. Когда так много можно было сказать о вспоминании себя, он не говорит ничего. Например, тот, у кого есть подлинный опыт вспоминания себя, знает, что этот термин динамичен, текуч и взаимодействует с окружающим миром. То есть, вибрации само-вспоминания в мире 96 иные, чем в мире 48, 24 или 12. Было бы желательно для Бертона, чтобы он мог делать такие различия, поскольку это хоть в какой-то мере подкрепило бы его заявление, что он испытал вспоминание себя в его “наивысшей форме”. (14)

Можно было бы ожидать, что книга Бертона главным образом обращена к членам его Сообщества Друзей. Но книга может быть полезной (хотя и это сомнительно) только для тех, кто никогда не занимался вспоминанием себя. Возможно, она является средством для привлечения новых членов в Сообщество, подобно четырёхцветным книжным закладкам, рекламирующим “Центры Гюрджиева-Успенского”, основанные Сообществом. По указанию своего учителя, ученики Бертона кладут эти закладки в книги о Четвёртом пути. Таким образом, он устанавливает у учеников подсознательную связь между Сообществом и Четвёртым путём, тогда как никакой связи там нет.

Ученик Бертона, написавший предисловие к книге, говорит о принципах подтверждения, понимания и индивидуальной трансмиссии (передачи и получения) знаний. Такое перечисление заслуживает более внимательного рассмотрения, поскольку эти идеи сегодня в моде и часто провозглашаются теми, которые используют их для оправдания своих собственных предпочтений. “Так как Четвёртый путь зиждется на индивидуальном подтверждении и понимании, а также и на индивидуальной трансмиссии знаний, каждый учитель заново его интерпретирует. Учение Роберта Бертона, основанное на теории, изложенной Гюрджиевым и Успенским, значительно расширило пределы...”(15) Это высказывание подразумевает, что Бертон не получил знания через “индивидуальную” трансмиссию, а прочёл книги. (16) (Эту возможность может упустить большинство неопытных читателей.)

Учитель передаёт знания своим ученикам так называемым “устным способом”. Этим путём передаётся самый основной принцип. Интерпретация отсутствует, потому что такой опыт бессловесен. Сам опыт и полученные ощущения являются истиной. Интерпретации появляются лишь тогда, когда опыт сводится к мыслям и словам. Такая ре-интерпретация предполагает новую форму обучения. Только человек номер семь может взять на себя такую ответственность. Бертон и претендует на то, что обладает пониманием человека номер семь. “Вам вполне достаточно того, что вы слышите меня. Разница лишь между человеком номер четыре и человеком номер семь, то есть между вашим и моим пониманием”. (17) Что такая ре-интерпретация может понадобиться всего лишь в следующем поколении после смерти Гюрджиева в лучшем случае сомнительно. (18)

Но даже и те случаи, когда “интерпретация” Бертона якобы оправдана, вызывают подозрение по двум причинам. Первая та, что у Бертона никогда не было настоящего учителя Четвёртого пути. И вторая, он никогда не подчинялся дисциплине и практике Работы. (19) Бертон подробно останавливается на законности родословной учения, определяя своё положение как гностика Работы, находящегося в контакте со школой в более высоких сферах вместе с астральными учителями. В силу этого, разумеется, ему не нужно учиться в менее высокой, земной школе под руководством какого-нибудь земного учителя. Щекотливый вопрос о коренной проблеме эзотерической передачи информации, таким образом, снимается. Уровень подобного рода рассуждений и отсутствие истинной связи с Гюрджиевским Четвёртым путём невольно вызывают вопрос, не излагает ли Бертон самого себя, прикрываясь Гюрджиевым? (20)

Искусство и его коллекционирование играют очень большую роль в “новой интерпретации” Четвёртого пути Бертоном. На вопрос, почему он поощряет коллекционирование искусства, Бертон отвечает, что “Красота производит своё подобие в тех, кто занимается ею. Это её замечательное свойство повышает уровень впечатлений от окружающей жизни. Наша школа потому и тратит большие средства на искусство, чтобы усилить октаву впечатлений”. (21) Бертон также считает, что “настоящее искусство основано на трансформации страданий, а настоящий художник – это мир в себе. Искусство синонимично с сущностью человека, и нет более высокого вида искусства, чем человеческая душа”. (22) Эти суждения также не совпадают с Гюрджиевым, который в Первой серии посвятил искусству целую главу. Гюрджиев ни разу не говорит, что “искусство основано на трансформации страданий” или что “художник – это мир в себе”. Эти общеизвестные современные идеи возникли в результате секуляризации искусства и художника в пост-ренессансный период. Вместо этого Гюрджиев описывает целенаправленный, сознательный процесс создания объективного искусства членами клуба “Сторонники Легоминизма”. (23) По вопросу о месте искусства в жизни Сообщества Друзей Бертон говорит: “Интересно проследить, как мы развиваем в себе привычку поглощать культуру: концерт, эта комната, музыка, впечатления – всё это высшие парения души. Отсюда мы и стараемся создать процесс вспоминания себя.” (24) В противовес этому Гюрджиев говорит: “Культура создаёт личность и в то же время является продуктом личности. Мы не сознаём, что вся наша жизнь, всё, что мы называем цивилизацией, всё, что мы называем наукой, философией, искусством и политикой, создано человеческой личностью, т. е. не тем, что по-настоящему присуще человеку.” (25) Следует помнить, что условия работы в Prieuré были тяжелы. Шато часто не отапливалось, еда была скудной, прочие бытовые условия были намеренно некомфортабельными. Сравните это со склонностью Бертона к обильным обедам, коллекционированию искусства, посещению оперы и т. п.

В предисловии к книге Бертон представлен как центральная фигура в мире духовного поиска. Каждое утверждение тщательно отработано, чтобы его нельзя было опровергнуть. В то же время Гюрджиев (“мистик греко-армянского происхождения, учитель ритуальных танцев”) (26) и Успенский простодушно представлены как равные с той только разницей, что Гюрджиев сколотил учение из разных восточных источников и обучил Успенского. Гюрджиев, сообщают нам, был мастером в физических сферах, а Успенский в интеллектуальных. Бертон же представлен как мастер эмоциональных сфер.

Каждый, кто знаком с историей учения Гюрджиева, не может не признать неверности такой интерпретации. Гюрджиев принёс древнее учение в полном виде, заново сформулированном для нашего времени. (27) Успенский, несмотря на то, что он усвоил часть того, что принёс Гюрджиев и что он записал эту часть со всею тщательностью, на которую только был способен, не приносил этого учения. Как Св. Павел, несмотря на всё его рвение и просвещённость, не мог быть на том же уровне, что Иисус Христос, Успенский не может быть на том же уровне, что и Гюрджиев. Если признать этот факт, то заявление, что Бертон стоит в одном ряду с Гюрджиевым и Успенским, совершенно несостоятельно.

Порой Бертон отклоняется от учения Гюрджиева настолько в противоположном направлении, что невозможно даже уловить какую-либо связь между ними. На вопрос “контролируют ли боги нашу способность помнить себя”, Бертон отвечает: “Да. Человек живёт 9 жизней, и каждая жизнь – это предел того, что человек в состоянии перенести. Каждый, кто вступает на путь, становится бессмертным, поэтому-то путь и существует.” (28) Бертон уделяет много внимания богам. Он даже изменил название города, где находится его Сообщество, – Ренессанс на Аполло. Исходя из его рассуждений может показаться, что Бертон язычник. В этом он категорически отличается от Гюрджиева, который никогда не говорил о “богах” как таковых и высоко чтил Христианство (о котором говорил как о самом чистом учении, пока его не скоррумпировали). Бертон впадает в пророчество: “Наша школа вырастит семь сознательных существ. Аполло (его школа) будет идти к своей вершине на протяжении веков или тысячелетий. Наша школа – одна из величайших школ известных истории, поэтому-то и так много страданий”. (29) (курсив автора рецензии) Его заявления не всегда столь туманны, но они всегда недостоверны. Тем не менее Бертон с явной откровенностью признаёт: “Я всё ещё испытываю значительные трудности при трансформации отрицательных эмоций, главным образом из-за тяжкого воздействия страданий, которые я должен абсорбировать, чтобы поднять школу и человечество из хаоса надвигающейся водородной войны”. (30) Он предупреждает о надвигающихся катастрофах, о водородной войне, в которой, разумеется, только члены его школы сумеют выжить.

Тон повествования всей книги Бертона мудр, добр, терпелив, мягок и несколько женственен. Это сплав традиционной серьёзности лубочного святого с интеллектуальным ценителем искусства и природы, который верит в чувства. Вероятно, он не читал, что говорит Гюрджиев о чувствах – “Вера в чувство – это слабость... Любовь к чувству пробуждает противоположность себе... Надежда на чувство – это рабство” (31) – не говоря уже об объективном разуме.

Может показаться, что у Бертона в жизни не было минуты растерянности и неудачи. Говоря о “некоторой трудности во время слушания музыки сегодня”, он замечает: “Моё “я” мягким, не осуждающим голосом подсказывает мне: “если ты не умеешь слушать, ты не умеешь и говорить.” Это был третий ряд силы, помогающей мне слушать.” (32)

Человек начинает вспоминать себя после шока, полученного от осознания, что он забыл о вспоминании себя. Что, эта “некоторая трудность” – эвфемизм забывания себя? Что же это было вместо слушания? Сопоставьте это с любой книгой Гюрджиева, в частности, с Третьей серией. В этой книге Гюрджиев рассказывает о глубине своего отчаяния, когда он обнаружил, что перестал вспоминать себя, а значит следовать учению. Он испытывает отчаяние на уровне самоубийства и осознаёт, чем он должен пожертвовать, чтобы помнить себя и иметь энергию продолжать этот процесс. Звучит не так уж приятно.

В одном из важных мест своей книги Бертон признаётся: “В сентябре 1967 года я встретился с Влиянием Си через посредство моего первого учителя. Ничто до этого не производило на меня такого сильного впечатления.” (33) Хотя Бертон и упоминает своего первого “учителя”, однако он не чувствует никакой необходимости назвать его имя, так как учитель был лишь средством контакта с Влиянием Си. Бертон придаёт большое значение отношениям с Влиянием Си, отождествляя его с ангелами и богами, с которыми он находится в непосредственном контакте. (см. 38) Всё это он преподносит в виде сильно искажённой диаграммы Успенского о влияниях (которую, в чём отдают себе отчёт немногие, придумал сам Успенский, а не получил от Гюрджиева, отвергшего её без комментариев). (34)

Единственным учителем Бертона, и то только короткое время, был Алекс Хорн. Хорн же был псевдо-гюрджиевцем. Бертон сотворил себя сам по своему же образу и подобию. Обладая сильным умом и эго-волей, Бертон, видимо, сократил и исказил учение, представив его как мышление по типу Нормана Винсента Пиля, согласно которому всякий опыт интерпретируется посредством ума и воображения. (35) Можно предположить, что не работая над и посредством тела, Бертон неосознанно заключил себя в тюрьму под названием “высший ум”, что есть ни что иное как психика, и тем самым обрёк себя на милость её “богов”. (36)

Но учение – это не игрушка. В изложении Успенского учение может показаться достаточно простым, но это обманчиво. Гюрджиев часто предупреждал, что неверное понимание или лишь частичное знакомство с учением (37) может превратить ученика “в кандидата в сумасшедший дом”.

Не удивительно, что отринув тело и контролируя ум, Бертон предоставил контроль над собой своему сексуальному центру. Преследуемый рядом судебных процессов, возбуждённых против него его бывшими учениками, – юношами и женатыми мужчинами, – он оградил своё имя от прессы только с помощью дорогостоящих вне-судебных соглашений. Но это положение кончилось, когда Бертон и Аполло были описаны в передовой статье ноябрьского номера газеты “Лос Анжелес Таймс” за прошлый год. (38)

Суть вопроса, тем не менее, не в Бертоне и уровне его понимания Четвёртого пути, а в более серьёзном и важном: является ли его изложение новой интерпретацией или искажением гюрджиевского учения? Или – ещё хуже – является ли оно отклонением от учения? В своей книге The Reign of Quantity and The Signs of the Times (“Власть количества и признаки времени”) эзотерический писатель Rene Guenon говорит, что разрушение учения начинается с искажений, которые в дальнейшем ведут к отклонению. А отклонение, в свою очередь, приводит к “контр-инициации”, следствие которой, как пишет Guenon, есть “власть духовности наизнанку”, т. е. пародии на духовность, имитирующей настоящую духовность в её противоположном смысле, что исключает духовность. (39)

Мы не претендуем на определение того, кто такой Бертон на самом деле. Очевидно, что он незаурядная и сильная личность, обладающая большим организационным даром. Кем бы он ни был, внимательное чтение его книги и знакомство с его жизнью проясняет одно обстоятельство: Бертон не является – и никогда не был – сторонником учения Гюрджиева . Таким образом, “реинтерпретация” древнего учения о Четвёртом пути Робертом Эрлом Бертоном является, по меньшей мере, намеренным искажением.

(1) В 1971 г. Бертон основал и юридически оформил организацию “Сообщество Друзей”, которая затем основала Центры Гюрджиева-Успенского во многих крупных городах мира. Сообщество насчитывает около двух тысяч членов по всему миру и приносит доход из разных источников 48 миллионов долларов. Сообщество владеет и управляет большим виноградником и винодельней в Аполло, Калифорния.

(2) SR, с. 1.

(4) SR, с. 10.

(5) SR, с. 17.

(6) SR, с. 28.

(7) SR, с. 26.

(8) P. D. Ouspensky, In Search of the Miraculous, p. 248. See also p. 163 and the discussion of chief feature. (D. П. Д Успенский, В поисках чудесного, с. 248. См. также с. 163 и обсуждение главной особенности.)

(9) SR, с. 28.

(10) SR, с. 14.

(11) G. I. Gurdjieff, Third Series, p. 19. (Г. И. Гюрджиев, Третья серия, с. 19.)

(12) SR, с. 6.

(13) SR, сс. V и 192.

(14) Пока нечто пребывает в рамках формы, пусть даже в высших проявлениях этой формы, это нечто остаётся в мире своей формы. Истинный опыт начинается там, где нет формы. Иначе опыт остаётся в мире субъекта-объекта с его дуализмом формы и того, кто эту форму воспринимает.

(15) SR, с. IX

(16) Использование Бертоном слова “личный” ещё раз показывает, что у него не было учителя. То, что сообщается путём трансмиссии, ощущается как безличное.

(17) SR, с. 181

(18) Например, Бертон придумал метафору, с помощью которой он реинтерпретировал учение Гюрджиева: колода карт представляет центры и части центров. В конце концов из этой метафоры сложилась некая формула для подбора ярлыков. Как и другие типологии личностей или тел, возникающие в результате поверхностного изучения Работы, такие формулы неизменно “затвердевают” и эксплуатируются индивидами, одержимыми стремлением к власти и контролю.

Гюрджиев неоднократно писал и говорил о разных типах людей, однако он удержался от кодирования их в некую систему, которую впоследствии могли бы эксплуатировать люди более низкого уровня развития. Единственным исключением из этого правила были его тосты за “идиотов”. Но увековечив тип “идиота”, он был спокоен, что никто не станет такой типологией злоупотреблять: обращение к людям как к “идиотам” настораживает их, после чего весьма трудно убедить их в благородных намерениях говорящего.

(19) Единственным учителем Бертона был Алекс Хорн, который никогда не занимался работой в гюрджиевском смысле. Актёр драматического жанра, Хорн узнал о работе от своей второй жены, которая провела несколько месяцев в Международной Академии Непрерывного Обучения под руководством Д. Г. Беннета в Шербуре, Англия. Спустя короткое время занятий с Хорном, Бертон был исключён из группы.

(20) По свидетельству бывших учеников Бертона, Гюрджиев упоминается редко на его занятиях. Зато подчеркивается значение Успенского и Николя, поскольку уровень их развития и логических построений не требует от читателя большого опыта и эзотерических знаний.

(21) SR, с. 164

(22) SR, с. 165

(23) G. I. Gurdjieff, Third Series, pp. 449-523. (Г. И. Гюрджиев, Третья серия, сc. 449-523.)

(24) SR, с. 33.

(25) P. D. Ouspensky, Search, p. 162. (П. Д. Успенский, В поисках чудесного, с. 162.

(26) SR, с. IX.